Комментарии на сайте
|
- Ты совсем охренел?! – прошипел Максим, нависая над соперником ледяной скалой. – Она моя жена, ты забыл?!
- Руки убери, - совершенно спокойно выдохнул Андрей, пытаясь отстраниться, но Максим был в ярости и лишь сильнее сжимал его за грудки. – Лена мне дорога, для тебя это не секрет, и если она уйдет от тебя, в чем я сейчас ничуть не сомневаюсь, ибо ты полный псих, - Максим дернулся, хватка усилилась, а Порошин продолжал гнуть свою линию: - То я, если только буду ей нужен, окажусь рядом...
- Не смей приближаться к моей жене, понял?! – взревел Максим так, будто его резанули ножом.
- Твоего разрешения, что ли, нужно спросить? – едко осведомился Андрей. – Сейчас, разбежался! Ты ее не особо спрашивал, когда превращал ее в куклу, которой удобно было управлять...
И тогда он не выдержал. Кулак сам, против его воли взметнулся вверх, смачно опустившись на лицо Андрея. Тот дернулся, ошарашенный, изумленный, не ожидавший подобного, покачнулся, едва устояв на ногах, а потом, отстранившись, посмотрел в лицо нависшего над ним безумца.
- Ты что?.. – осипшим вмиг голосом выдавил он, ощущая во рту привкус крови. – С ума сошел?..
- Не смей говорить о моей жене! - процедил Максим сквозь зубы. – Не думать о ней, не подходить к ней!..
- Сначала найди ее! – грубо перебил его Андрей и, ожидая удара со стороны Максима, резко отстранился.
- Я тебя урою, если ты хоть на шаг к ней приблизишься! – угрожал Максим, надвигаясь на Порошина.
- Неудивительно, что она тебя бросила! - говорил тот. - От такого мерзавца нужно бежать со всех ног!
И тогда Максим перестал себя сдерживать. Андрей тоже. Они избивали друг друга так, будто от этого зависела их жизнь. Сколько всего было сказано, сколько выброшено слов, злых, грубых, правдивых.
Их разнял Петя, сначала ошалевший от увиденного, а потом ринувшийся их разнимать.
- Твою ж мать! – матерился он в голос. – Вы что, с ума посходили?! Какого хрена?! А ну, хватит! Брейк! - и с силой стал оттаскивать Максима от Андрея, который уже тоже не стеснялся в выражениях. – Отпусти его, я сказал! Максим!..
- Еще раз я тебя рядом с ней увижу!.. – орал Максим, вырываясь из рук Петра.
- Еще не раз увидишь, будь уверен! – кричал в ответ Андрей, и Максим начинал вновь заводиться.
Они расстались еще более злейшими и лютыми врагами, чем были до этого. Если такое было возможно.
А мир вокруг продолжал вешать на него ярлыки, бирки, кидаться обвинениями в его адрес, забрасывать камнями и правдой, которая не просто колола, но выкалывала ему глаза.
Аня настойчиво звонила первые две недели. Стабильно, каждый день, утром, днем и вечером. Говорила, какой он козел, полное ничтожество и ублюдок. А он устало с ней соглашался, слушал ее не более минуты, а потом молча, не прощаясь, отключался. ……………………
|
|
|
|
|
Она цвела для него, она родилась для него, она предназначалась лишь ему.
И когда он это понял, он решился. Быть с ней, чувствовать с ней, любить ее... Он не умел, почему-то не научился этому у родителей, но готов был научиться, пожертвовать ради нее своим временем, терпением, нервами, потому что знал, что так легко ему с этим не справиться. Но он верил в то, что они справятся.
Но он не успел научиться. Не успел полюбить и прочувствовать всю святость, всю живость и цельность того, что происходило между ними. Не успел научиться любить ее так, как она того заслуживала.
И остались лишь оборванные, надрезанные, поломанные иллюзии и мечты о том, каким бы он мог стать рядом с ней. Но не стал. Из-за того, что произошло. Из-за ее беременности.
Считал ли он ее предательством? Да. Считает ли он ее предательством сейчас?.. Наверное, нет.
У него было время на то, чтобы подумать. Чтобы разобраться в том, что произошло. В том, чтобы увериться, каким он был негодяем. Каждый новый день без нее – будто доказательство его вины перед ней. И перед собой тоже. Он себя все эти годы обманывал. Наивный глупец! Повесил на нее ярлык, пытаясь отмазаться, скрыть следы своего преступления, обвиняя во всем лишь ее одну! Негодяй, подонок. Не это ли низость, подлость, трусость, не достойная сильного человека, каковым он себя считал?!
Он был виноват в равной степени, как она. Но тогда он почему-то решил закрыть на это глаза, упиваясь собственными чувствами, ощущениями, болью и отчаянием, которые привнесло в его жизнь ее мнимое предательство. Но виноват он был так же, как она. Как поздно он это осознал! Как же поздно!..
А вокруг с ее исчезновением творилось черте что. Хаос, беспредел, бардак, круговерть событий, чисел и людей, с которыми он не желал иметь ничего общего. И ему казалось, что в каждом взгляде, направленном на него – обвинение, злость, брошенный в него камнем упрек. Неоспоримая истина из ошибок и слез.
Несколько раз он встречался с Порошиным. Первая встреча едва не закончилась не просто дракой, но настоящей бойней. Максим тогда был сильно не в себе, на взводе, легко воспламеняемый от малейшего неправильно и не вовремя сказанного слова, а Порошин, словно видя его состояние, только подливал масла в огонь.
- Колесников, - сухо поздоровался Андрей.
- Порошин, - столь же сухо ответил Максим, не пожимая протянутой ему руки.
Злость клокотала в груди, готовая вот-вот рвануть через край и опалить противника огненной лавой.
- Как Лена? – колко осведомился Андрей. – Нашлась?
- Не твое дело, - сквозь зубы выдавил Максим тогда. Уйти отсюда, уйти от греха подальше. Он и так еле сдерживается оттого, чтобы не накинуться на этого увальня с кулаками и не расквасить ему физиономию.
- Это мое дело, - с акцентом заявил вдруг Порошин, и глаза Максима сузились, превратившись в точки. – Лена ушла от тебя, Колесников, не долог час, скоро на развод подаст, поэтому все, что с ней происходит, касается меня так же, как и тебя, если не больше!
|
|
|
|
|
- Я не знаю, - надрывным шепотом выдавил Максим из себя. – Не знаю, где она, и что с ней...
И в тот момент он понял, что тишина может оглушить. Вот так, просто. Ни звука, - полная тишина.
- Что случилось?! – уже громче, с нотками истерии воскликнула мама, подскочив к нему. – Что ты?..
И он поднял на нее глаза, полные боли, покаяния, потерянности, ненависти к себе и отчаяния, глухого, разъедающего его отчаяния. Этот взгляд и сказал им все, что сам Максим никогда не смог бы произнести.
Лидия Максимовна глухо охнула, прикрыв рот ладошкой, и пораженная, застыла, потрясенно глядя на сына. А потом вдруг резко притянула его к себе, такого большого, высокого, мужественного, и заплакала.
Максим порывисто ее обнял, наклоняясь к ней, вдыхая запах волос, материнского тепла, защищенности, уюта и какой-то детской уверенности в том, что мама не даст в обиду, в ее объятьях все будет хорошо.
Отец в тот день не сказал ему больше ни слова. Он потом не обвинял его, но осуждения взгляда больнее резало Колесникова-младшего, чем вызывающе-откровенные слова обвинения.
В ту ночь он остался ночевать в доме родителей, не спал всю ночь, проснулся засветло и уехал.
Мысли еще более острые и болезненные, чем прежде, давили на него своей свинцовой тяжестью.
Как у таких людей, как его родители, мог вырасти сын такой мерзавец? Такой негодяй, моральный урод, неспособный не просто на то, чтобы признаться в любви любимой женщине, но на то, чтобы любить!? Ведь мама, отец... они так любили друг друга! Они его любили, растили в ласке, нежности, все той же любви, которую переносили на единственного сына, конечно, были запреты, строгости и наказания, но всегда по делу, никогда просто так. Так почему же он вырос таким монстром?! Неужели он не мог научиться любить по тому примеру, который видел перед собой каждый день?! Откуда в нем эта апатия, болезнь, боязнь любить, довериться кому-то? Откуда в нем столько горечи, боли, злобы, словно не выброшенной во вне из глубин души еще с детства?
Он боялся любить, быть любимым, боялся казаться слабым, наверное, вот в чем дело. Он всегда и во всем должен был быть первым, а для этого нужно было быть сильным. А любовь, привязанность к кому-либо, как болезнь, разрушала силу, делала его слабаком, любого победителя превращая в проигравшего.
Он чурался этого чувства, всегда, еще с юности. А потом как-то забылось, отлегло, ушло, забылось. Его стали окружать женщины, недостойные любви, ласки и внимания, фарфоровые куколки, которых можно было заменить одну на другую. Они ничем друг от друга не отличались. И они были недостойны любви.
Но вот появилась она. Лена. И она перевернула весь его устоявшийся мир вверх дном. Перечеркнула все то, что он планировал, о чем мечтал, во что верил. Она просто разрушила его мир своим появлением в его размеренной, устроенной на годы вперед, распланированной жизни. Она внесла в него новые чувства и ощущения, те, которые он осмеливался испытывать только к родителям. Нежность, ласку, преданность, верность, любовь... Он не принимал их раньше, убегал от них, чурался, боялся выуживать из себя то, что считал достоянием слабака.
Этим чувствам не было места в его рациональном, отточенном, омертвленном, бездушном мире пустого существования.
А когда пришла Лена, что-то взорвалось в нем. И он понял – это конец. Конец его силы, его первенства, его лидерства, его бесчувственности, апатии ко всему. Это конец всего, во что он верил и чему поклонялся.
И он убегал. От себя, от нее, от них... От того, что могло бы между ними быть. От чувств убегал, от любви. Но она убила его своим смирением, своей нежностью, своей живостью и энергией.
|
|
|
|
|
Воркутов, отстраненно огляделся по сторонам, а потом, нахмурившись, спросил, не глядя на него:
- Исчезновение вашей жены как-то связано с теми фотографиями, что я вам передал?
Максим с силой втянул в себя воздух.
- Думаю, что самое непосредственное.
- Понятно, - сухо и образно ответил детектив.
Что-то едкое и острое давило на него сверху, будто обвинение. Еще одно, со стороны чужого человека!..
- Так вы возьметесь за это дело? – настойчиво допрашивал его Максим.
- Почему вы выбрали меня? – напрямик спросил тот. – Потому что я хорошо выполнил свою прошлую работу? Так, видно, не очень и хорошо, раз вы теперь ко мне обращаетесь с подобной... просьбой.
- Я прошу вас мне помочь, - твердо сказал Максим, - потому уверен, что вы найдете Лену. Вот и все.
На этом они и сошлись. Воркутов получил всю необходимую себе и известную Максиму информацию и обещал держать того в курсе дела. Но с того момента дело почти не сдвинулось с мертвой точки. Было установлено только, что Лена вызывала такси в день своего исчезновения, но водитель, который должен был везти ее по указанному адресу, заявил, что девушку эту не забирал, что она отменила вызов. И след на этом обрывался. Вот уже почти месяц они узнавали какие-то мелочи, маленькие зацепки, клочки и кусочки информации, склеивая из всего, что обнаружили, общую картину произошедшего. И Воркутов сделал вывод, что Лена, вероятнее всего, уехала из города по железной дороге, или же поймав частника. А это означало лишь то, что теперь искать ее, это словно искать иголку в стоге сена. Не нереально, но сложно.
И неизвестность, окутавшая его с того дня будто саваном, вперемешку с виной, раскаянием и болью, сводили Максима с ума. Окружение не приносило облегчения его измотанным нервам и распятой душе, а, казалось, только сильнее давило на незажившие раны, хватаясь грязными ручонками за больное и рваное.
Родители его тоже винили. Не словом, хотя и для слов в первые дни этого ада хватило и сил, и желания.
Он почти не разговаривал с ними о том, что произошло между ним и Леной, коротко и довольно-таки сухо поведал об ее уходе, не вдаваясь, конечно же, в детали. Упомянув лишь о сильной ссоре между ними.
Он помнил тот первый день, тот ужасный день, когда прочитал обвинение в их глазах, впервые.
Казалось, его сердце разорвется от ненависти к себе, от разочарования, которое испытали отец и мать.
- Максим, - выговорила мама, едва сдерживая слезы, - что между вами произошло? Где теперь Лена?
А он не мог вымолвить ни слова. Застыл ступором напротив матери, на отца боялся даже взглянуть, стоял, будто контуженный, завороженно глядя в пространство. А сердце все стучит, не остановится.
- Мам, она... ушла, - пробормотал он тогда, пряча глаза.
- Куда ушла? – спросила мама.
- К подруге, что ли? – поинтересовался отец.
- Мы так переживали, - тихо проговорила мать, - думали, что-то случилось. Она в порядке?
|
|
|
|
|
Если жизнь даст мне шанс, я все отдам, все отдам,
Чтобы снова увидеть, чтобы снова увидеть улыбку глаз твоих!..
Вот, наконец, и пришла долгожданная зима. Несмотря на то, что календарь уныло показывал ему едва перевалившее за середину ноябрьское число, Максим считал, что зима с этого дня завладеет городом и не пустит больше осень в границы своей власти. Навалившись серо-белым пятном на город, на крыши домов, лавочки и скверы, заполонив собою городские улицы и парковые аллеи, надев на макушки деревьев свой привычный головной убор, снег, будто доказывал свое превосходство над всем миром. Свою незыблемость и несокрушимость. Унылый, вязкий, холодный и беспечно равнодушный серо-белый городской снег.
Максим поежился, и привычно бросил взгляд на настенные часы. За окном уже было темно, только снег, выхваченный из темноты неярким светом ламп, горящих в его кабинете и отбрасывавших свое сияние на стекло, неторопливо кружился в наступающей тьме, укутывая в город в пальто из колких снежинок.
Уныло глядя на погруженный в вечерние сумерки город, Максим, засунув руки в карманы брюк, хмурился. Лицо его было задумчивым и усталым, глаза, привычно сощурившись, покраснели от работы.
Когда он в последний раз нормально высыпался или отдыхал? Когда его это волновало в последний раз?
Сухие губы дрогнули и изогнулись в неком подобии улыбки, когда снежинки, прилипая к влажному стеклу, стали медленно сползать вниз, превращаясь в сгусток причудливого узора.
Задумчиво переведя взгляд на кружившийся за окном снег, мужчина приподнял голову вверх.
Интересно, у нее сейчас такая же зима, как и у него? И думает ли она об этом дне, как о начале зимы?
Интересно, как она там?.. Где-то там, где нет его? Где быть его не может?.. Вспоминает ли о нем? Или забыла? Нет, нет, забыть не могла! То, что между ними было, забыть невозможно. Наверное, она его клянет последними словами, презирает, винит... ненавидит!? Такое ничтожество, как он, можно лишь ненавидеть.
Сглотнув, мужчина стиснул зубы и нахмурился. Сколько раз он уже обвинил себя в том, что сотворит?! Он сбился со счета, этому не стоило веси подсчет. И это не забывается. Он не забыл. Ни на мгновение.
Увидев в стекле собственное отражение, сейчас, на фоне мрачной вечерней тьмы казавшееся особенно отчетливым и демоническим, Максим поморщился, скривился и стремительно повернулся к стеклу спиной. Тяжело задышал, прикрыв глаза, ощущая, как забилось в груди сердце, ударяясь в виски потоком крови.
Тяжелыми шагами подошел к столу и сел в кресло, повернувшись к окну спиной.
За почти месяц, что прошел с момента ее исчезновения, Максим так и не узнал ничего о том, где Лена могла скрываться. Даже возможного местонахождения он не знал. И сходил с ума от неизвестности.
Воркутов делал свою работу хорошо, он был в этом уверен, вот только результатов он не наблюдал. И это бесило. Как она могла скрыться так быстро? И исчезнуть так неожиданно? Будто в воду канула.
Когда тогда, в октябре, Максим позвонил ему, детектив согласился встретиться без расспросов.
- Кого-то опять нужно проверить? – сухо поинтересовался он, увидев Максима.
Они встретились на том же самом месте, что и прежде, и Максим приподнялся мужчине навстречу.
- Не совсем, - ответил он сдержанно. – Моя жена пропала. Я прошу вас найти ее.
- Вы обращались в милицию?
- Я не думаю, что это стоит выносить в общественность, - откомментировал он. – Я прошу вас найти ее.
|
|
|
|
|
Она не окрепла еще, не оправилась, не выросла настолько, чтобы суметь противостоять ему. Еще нет.
Какой она видела свою дальнейшую жизнь?.. Этот вопрос пугал ее, когда она, оставаясь одна, боялась думать. Она не могла ответить однозначно. Сейчас – еще не была готова. Но была уверена, что сможет, - со временем. Время расставит все на свои места, поможет ей понять, принять и признать себя.
И, если это сможет сделать и Максим, может быть, у них еще будет общее будущее?..
Но она обычно отгоняла от себя подобные мысли. Пустые мысли сейчас, ненужные, бесполезные... Не сейчас, еще слишком рано. Потом, она подумает об этом потом, а сейчас она просто еще не готова.
Сидя за небольшим круглым столом напротив окна, Лена, читавшая до этого момента книгу, вдруг, будто почувствовав что-то, как толчок, как удар в грудь, подняла глаза и застыла.
Снег. Легкий, воздушный, почти невесомый. Кружился в свете последних солнечных лучиков уходящей осени и, искрясь и переливаясь, медленно и неспешно, почти вальяжно, ложился на промерзлую землю.
Лена улыбнулась, искренне, живо, с чувством, а потом, сама не зная почему, рассмеялась. Зажав рот ладошкой, как маленький ребенок, она наклонилась на локтях вперед, всматриваясь в снежную завесу.
Какая легкость, какая свежесть, какое... странное чувство. И сердце будто стучит громче, отчетливее, яростнее и вместе с тем спокойнее. Будто ничто его больше не тревожит, будто этот снег, чистый, легкий, благородный, принес с собой долгожданный покой, умиротворение и таинственную святость. Вселявшую в нее надежду на то, что все у нее будет хорошо.
|
|
|
|
|
Какая обыденная истина, черт побери! Всего пара слов, действий, движений, касаний, и не было бы ада!
Ведь не все было так плохо. Она думала еще, что можно все исправить… Все еще может быть, если… но молчаливое согласие, что все так, как должно быть, убивало ее, и его тоже убивало. Молчание… почему они молчали?! Ведь если бы поговорили, нашли в себе силы... Но они предпочли оставить все, как есть.
Первый год их совместной жизни сменялся вторым, а второй третьим… Они ждали перемен, они хотели их и, возможно, к ним стремились, но так и не смогли что-либо изменить… Четвертый год, пятый... Потом пришла привычка... Зависимость друг от друга... И стало поздно разговаривать.
Если сначала было больно, - вспоминать о том, что было, анализировать, ворошить прошлое, - то потом стало уже стыдно, неловко. Не нужно, лишнее. Привыкли, смирились, устоялись. Застыли, обездвиженные, почти мертвые.
Два безумца, два глупца!
Им нужно было просто поговорить, но они не сделали и это. Вместо этого он хотел избавиться от боли в объятьях других женщин, доказать себе и Лене, что не любит ее, что ему не может быть больно, что он справится и без нее... Но... Всегда, словно в доказательство своей лжи самому себе, возвращался к ней...
А она терпела его измены и прощала... Молчаливо сносила все его предательства, одно за другим.
Идиотка! Она тогда была не права, как же она была не права! От нее требовалась лишь малость, чуть-чуть действия, лишнего слова, поступка, выражения своих мыслей, а не накручивания и немого согласия с тем, что происходило. Разрушение, крах, погибель. Из-за нее?.. Нет. Разве одна она во всем виновата? Разве она лелеяла в себе обиду и боль, разве она кидалась неслышимыми обвинениями и проклятьями, разве она защищала свою независимость, боясь признаться себе в том, что на этот раз – проиграла, влюбилась!?
Но она – молчала, когда нужно было говорить, терпела, когда нужно было закатить скандал, сносила обиды, когда нужно было бить словами и поступками. Она тоже виновата. Аморфная и недвижимая, будто скованная по рукам и ногам цепями, неживая, инертная. А Максиму нужен был взрыв. Он влюбился в живость. Ведь тогда, девять лет назад, в самом начале пути, она знала, она чувствовала, что он любит. Да, он никогда в этом не признавался, но она ощущала в нем эту любовь. И он бы признался, он бы сказал, если бы она все тогда не разрушила своей ложью, и если бы он не уничтожил в себе собственную вину.
А сейчас... они расстались. Они распались. На атомы, нейроны, на миллиарды пылинок и частичек.
Он – где-то там, один, дышит, живет, работает. Вспоминает ли о ней? Сходит ли с ума от чувства вины?
А она – здесь, тоже одна, дышит тем же воздухом, живет, работает. Не ненавидит, но и простить не может, просто не имеет права. Еще не готова. Вспоминает о нем, о них каждый день. Сходит с ума от боли.
Она уже почти привыкла. Нет, она, конечно же, себя обманывала, она ничуть не привыкла. Без него, как и с ним, было трудно. И очень тяжело поначалу, особенно, когда она жила в коморке в магазине и холодными одинокими ночами в полутьме сводила себя с ума мыслями и воспоминаниями. Потом стало еще сложнее, наедине со своими мыслями, ощущениями, откровениями и порывами. Это калечило ее, но вместе с тем, вырывая из нее, измученной и распятой, истину, правду, очистительную ошибку.
Как смело, как больно, но вместе с тем, как действенно было это очищение! Оставаясь собой, она будто становилась иной, новым человеком. Той же самой Леной, на первый взгляд, но той потерявшейся в себе Леной, которую убили, похоронили в боли и вине, необоснованно, грубо, не давая права жить.
И сейчас эта Лена будто возрождалась, постепенно, медленно, нерешительно, но поднималась с колен.
Иногда она винила себя в том, что скрылась из города, никому ничего не сказав. Она должна была сообщить о том, где находится, хоть кому-нибудь! Но так и не смогла заявить о себе.
Она знала, что Максим начнет искать ее. А она не готова была к тому, чтобы встретиться с ним лицом к лицу.
|
|
|
|
|
Работа не всегда была тяжелой, скорее, муторной и трудоемкой. И в первый день отстоять на ногах весь день для Лены оказалось не совсем посильной задачей. Казалось бы, ну кто может прийти в их магазин в такой маленькой деревушке, как эта? Но нет, приходили. Сначала Лена подумала, что всему виной она – чужачка, горожанка, незнакомка, на которую просто грех не взглянуть одним глазком. Даже Тамарка смотрела на нее косо и, щурясь, словно говоря, что посетители пришли к ним по ее душу. И Лена, всем улыбаясь и всех приветствуя, вскоре поняла, как сильно у нее болят ноги. В тот день ей повезло сидеть всего пару раз, потому что каждые пять минут кто-то да забегал за какой-нибудь мелочью.
Работа ее спасала, даже, наверное, не работа, сколько общение. С Тамарой, с ворчливым Николаем, с покупателями, которые, к ее удивлению, уже через несколько дней стали ласково называть ее «Леночка».
Лена отметила, что здесь отношение к людям было совсем иным.
- Ну, Леночка, мне буханочку хлеба, как всегда, - говорили они, - да сахарку сегодня.
- А соль-то у вас закончилась, Леночка. Надо бы заказать...
- А вот эти конфеты я что-то не видела, как они, Леночка? А-то надо бы купить, попробовать...
- И маслица мне, маслица, Леночка. А-то решила рыбу жарить, мой карасей поймал, на мою голову, а масла-то и нету! Думаю, ну, у девчонок наших будет, пойду, схожу, все равно ведь недалеко!..
И Лена радовалась, она была счастлива, она жила полной жизнью, той, о которой и мечтать не смела.
Она справлялась. На работе, в окружении людей, которых почти уже считала своими друзьями. Они давали ей понять, что она нужна. Что она хоть немного, самую малость, но любима! И этого ей хватало.
А дома, когда она переехала к Нине Викторовне, было тяжело. Она боялась возвращаться туда, несмотря на то, что дом ей очень нравился. Она боялась одиноких ночей и рвущих надвое мыслей.
Они кружились в ней, давили, раздражали своим жужжанием, но не переставали ее мучить.
Она вновь и вновь возвращалась в прошлое. Туда, на месяц назад, когда все рухнуло. Она не могла об этом не думать. Она не искала ему оправданий, их невозможно было найти. Он взбесился, он обезумел, вот что она о нем тогда узнала. Это была его обратная сторона, а она была не готова видеть это в нем. На место апатии и разочарованию пришло какое-то дикое равнодушие, а потом – грубое и жестокое откровение, что все к этому и шло. И невольно в мысли врывались обрывочные воспоминания того, что девять лет назад, там, где был исток зла. Всего того, что потом медленно и целенаправленно стало уничтожать их.
Этого нельзя было исправить, изменить, переиграть, вернуться в тот момент, когда еще можно было что-то сделать. Взрыв все равно произошел бы рано или поздно. Бомба замедленного действия неминуемо должна была взорваться, уничтожая все то, что было между ними.
Она была виновата в этом или он? Оба!
Она провоцировала его своим поведением, безграничным терпением, когда он ждал от нее протеста, молчанием, когда ей нужно было кричать. А он провоцировал ее изменами, обвинениями и болью.
Как все просто. Как все страшно... просто. До боли, до сорванного дыхания, до изнеможения.
|
|
|
|
|
А что было бы, если бы она не терпела все эти годы? Девять лет. Если бы возмутилась, воспротивилась, начала протестовать? Если бы не молчала, стала кричать в попытке достучаться до него, обвиняла и его тоже в том, что произошло? Если бы она хоть попробовала не упиваться своей болью, а вытянуть его на разговор? Им-то, может быть, и нужно-то было – просто поговорить!? По душам, открыто, откровенно, начистоту, не скрываясь и не шифруясь. Высказать все свои недовольства, банально взять листок и написать, кто и в чем был не прав, чтобы... проанализировать, понять, вникнуть в суть, осознать. Неужели можно было не доводить все до крайней точки разрушения? Неужели можно было все исправить и не вгонять друг друга в тот ад, который медленно, но губительно воздействовал на них, разрушая их?!
Неужели именно тогда она совершила ошибку?.. Роковую ошибку, изменившую все и перечеркнувшую все ее мечты и надежды на счастливое будущее?! Вот эта... незначительность?! Ее... молчание!?
Лена, изумленно уставившись в пол, вдруг почувствовала головокружение и легкий подступ тошноты к горлу, желудок скрутило узлом, в ноги подкосились. Как-то тяжело дышать, и дурно, дурно... В голове звенит, виски пульсируют от избытка крови, а перед глазами казавшаяся зловещей темная вуаль.
Лена перегнулась пополам, наклонившись вниз всем телом. Сразу вспомнила, что она сегодня съела. На завтрак отварила себе кашу, запила чаем. Отчего же сейчас создается ощущение, что ее теперь вывернет от всего съеденного?! Как же плохо-то...
- Эй, Ленка, ты чего? - подскочила к ней тут же Тамара. - Плохо, что ли? Голова кружится? Живот болит?
- Да как-то... нехорошо мне, - пробормотала Лена, поднимая на ее извиняющийся взгляд.
- Та-ак, - протянула женщина, усаживая подругу на стул. – Ты что ела сегодня?
- Кашу варила, - проговорила та, ощущая, как от одного лишь упоминания об этом, у нее перед глазами стали вырисовываться кровавые круги. - А еще чай пила... - тошнота подкрадывалась незаметно, накатывая на нее волнами. – Отравилась, может? – проговорила Лена заплетающимся языком.
- Кашей?! – возмущенно воскликнула Тамара, глядя на подругу.
Лена промолчала, понимая нелепость этого предположения.
- Эй, девчат, а вы где все? – послышался у дверей мужской басистый голос. – Куда подевались-то?
- Закрыто у нас! – рявкнула Тамара, бросив раздраженный взгляд в сторону двери.
- Случилось, что ли, что? – послышалось в ответ любопытствующее восклицание. – Может, помочь?..
- Без тебя справимся, Семеныч! – крикнула Тамара в ответ. – Вот же, не отвяжется теперь, - посмотрела на Лену, тяжело вздохнув. – Пойду-ка обслужу его, ты тут пока посиди, может, отойдет?
Лена нашла в себе силы кивнуть, а Тамара, чертыхаясь себе под нос, скрылась.
- Ну, и чего тебе? – грубовато поинтересовалась она. – Сигарет? Хлеба? Пуд соли?!
- Тамарка, Тамарка, - защищаясь, выдавил мужчина, - ты чего?..
- Ничего, - огрызнулась она. – Давай говори, чего тебе надо! Настроение у меня плохое, что не видишь?!
Лена с трудом растянула губы в улыбке. Тамара есть Тамара. Сильная женщина, немного грубоватая, но добрая, никогда не бросающая слова на ветер. Жесткая и, наверное, бескомпромиссная, но отчаянная и верная. Многие ее считали резкой, да и Лене она такой поначалу казалась. Но это был золотой души человек, которому просто не досталось когда-то больше тепла, чем он того заслуживал.
Тамара очень помогала ей, когда Лена начинала работать в магазине. И именно тогда, наверное, они сдружились. Грубость и бескомпромиссность не смогла устоять перед ранимостью и хрупкостью.
|
|
|
|
|
Всем было известно, что она ушла от мужа. По какой причине жители сошлись на этом, Лена не знала, но Тамара ей как-то объяснила, что люди такое чувствуют, а деревенские, у которых каждый день это битва не только с самим собой, но и с человеком, живущим по соседству. Они все друг о друге знали.
- Ты им только фразу скажи, - усмехалась Тамара, - а они за тебя уже продолжат.
Сначала Лена удивлялась, а потом привыкла. Здесь не было фальши. Здесь люди были откровенны и чисты. Они говорили, что думают, в лицо, а не шептались за спиной, тебе в глаза ядовито улыбаясь и скрывая за улыбкой кинжал. Конечно, у них были недостатки, как и у всех, но девушке они казались настолько искренними, что в сравнение с городскими жителями они не шли.
Она будто заряжалась их энергией. Они были сильными, все – были сильными, духом, телом, чувствами. И она тоже становилась сильной рядом с ними.
Тамара ей помогала, очень, особенно вначале, а потом стала отходить на задний план.
Лена, наверное, могла не без уверенности сказать, что они подружились, притянувшись друг к другу, как две противоположности. Тамара была сильной женщиной. Лена узнала, что она развелась с мужем лет десять назад, а теперь одна растила дочь Катю, которая порой забегала в магазин, рассказать матери об оценках и просто поделиться новостями. Жили они вчетвером, с родителями Тамары, в большом доме, который отстроил ее отец, а мужа после развода Тамара больше не видела, он уехал из их деревни, сначала в другой поселок, потом в город на заработки. Нашел там, наверное, кого-то, а потому и пропал. Лет пять как она о нем ничего не слышала, и признавалась, что не особо желает что-то узнавать. Они разошлись.
Она часто наседала на Лену, спрашивая у той и выведывая, почему она променяла город на деревню. Но Лена никогда не сдавалась. До того дня, когда все изменилось. Окончательно изменилось.
- Вот ты чего от мужика своего сбежала? – допытывалась Тамара. – Бил тебя?
Лена обычно качала головой или пожимала плечами, не желая отвечать. И в этот раз тоже.
- Да ладно тебе, - отмахивалась подруга, - все бабы одинаковые. Сначала терпят, терпят, а потом раз… и все, перестают терпеть. У меня ж так же было, - призналась она. – Мой меня лупил, не сильно, правда, но лупил. Так я ему в ответ однажды как лупанула, он чуть через окно не выпал, - рассмеялась Тамара. - Не ожидают мужики от нас такого, понимаешь? Особенно, если я пять лет, пока с ним жила, ему позволяла себя лупить. Привычка вторая натура, слышала такое? – взглянула она на Лену. – Привыкают они к тому, что мы сдачи дать не можем, а все терпим, терпим, терпим... А вот я думаю иногда, если бы я тогда ему сказала, пусть только попробует меня двинуть еще раз, конкретно так сказала, с чувством, что бы тогда было? – он задумчиво покачала головой. – Жила бы я с ним сейчас? Я же любому мужику могла по роже съездить, - откровенно призналась женщина, - а своему не могла. Словно руки отнимались. Сильная я была? Вроде бы, да. А со своим... эх... все как-то не то. Ведь, когда замуж выходила, то я его любила. А сейчас? Люблю?.. – Тамара нахмурилась. – Не, не люблю, наверное. Странная вообще это штука, любовь. Ты согласна?..
Лена ошарашенно смотрела на нее.
- Да, - сглотнув, задумчиво пробормотала она. – Да...
|
|
|
|
|
Умиротворение, тепло, спокойствие... Это был почти рай для нее! Ее личный, персональный рай.
- Я отопление включил, - заявил Николай, - потом покажу тебе, как им пользоваться, не знаешь, небось.
Лена не знала, а потому с благодарностью приняла помощь начальника.
А, оставшись одна, поняла, как мало надо человеку для счастья. Если бы только его настоящее не омрачало прошлое, от которого сбежать, как она не пыталась, было невозможно.
И она осознавала это с каждым новым днем, прожитым в деревне. Она сравнивала эти дни с теми, что проводила в городе, с Максимом. И понимала, насколько эти две ее жизни отличаются друг от друга!
Она уже почти привыкла к тому, как сложилась ее жизнь. Вдали от городской суеты и неугомонности, гула и грохота не просто дышалось, но даже думалось иначе. И Лена заметила за собой, что вспоминает о том, что с ней произошло... иначе глядя на все. Нет, не стоит питать иллюзий и надеяться на то, что она забыла, что простила, что смирилась, что готова была кинуть назад, лишь бы избавить себя от этой непростой, непривычной, немного нелогичной, совершенно иной для нее жизни. Но здесь она ощущала себя живой. Да, именно здесь она жила. По-настоящему раскрывалась, как человек, как личность. Она и это стала замечать за собой. Никто не давил на нее, не прессовал, все будто находились рядом сторонними наблюдателями, следившими за тем, как она справляется. И она справлялась.
Она даже на себя стала смотреть иначе. А той прежней Лене дивилась. Какой же ненастоящей, неживой она была. Казалось, только здесь она смогла найти себя. Нет, конечно, дело было не в том, что ее призвание состояло в том, чтобы стоять за прилавком магазина, помогать грузчикам, принимать товар, оставаться на пересчет или ревизию, изматывая не только глаза, но и нервы, когда обнаруживалась недостача, нет. Но она обретала себя в том, что стала сама принимать решения, сама отвечать за свои слова и поступки, сама говорить «да» и «нет», не ожидая осуждения и не вздрагивая от малейшего прикосновения к своей руке. Она стала быть, стала жить, стала собой. Точнее, еще не стала... становилась, она целенаправленно шла к тому, чтобы обрести себя в полной мере. Ничто не меняется сразу, всему нужно свое время. И Лена знала, что на то, чтобы найти себя в этом сумасшедшем, унизившем и наказавшем ее мире, ей придется пройти не одно испытание, перешагнуть через прежнюю себя не один раз, а постоянно придется перешагивать. Это был словно бег с препятствиями. Бег к новой жизни с высокими барьерами, выстроенными каменной стеной на ее пути из воспоминаний, ошибок, сожалений, обид и печалей.
Она приказала себе не сдаваться. В тот день, когда услышала чей-то трепещущий, режущий гортанный крик, она поклялась себе, что не сдастся, не остановится на полпути. Что-то в тот миг переменилось. Нет, она не менялась. Эта была все та же Лена. Но Лена... словно решившая что-то для себя.
Нет возврата в прошлое. Нет прежней жизни. Нет прежней ее. Точка невозврата пройдена, назад пути нет и не будет. В то прошлое, которое она оставила позади себя, она не вернется. Этой, новой Лене, которой она стремилась стать, вырасти до нее, не нужна такая жизнь. В новой жизни – она хозяйка судьбы.
За тот почти месяц, что она находилась в деревне, она чувствовала в себе перемены. Наверное, окружающим они не казались откровенными, для них она была все той же хрупкой, ранимой маленькой женщиной, совершившей неимоверную глупость и переехавшую из города в их глухомань.
Но они не понимали, они не знали всей правды.
|
|
|
|
|
- Да знаю я, что любой, - задумчиво покачал он головой и, потирая подбородок, сказал: - Думал я об этом. Ты ж в кладовке-то замерзнешь, зима скоро, а у нас там что, только обогреватель? – покачал он головой. - Я ж тебя со свету сживать не собираюсь, - он улыбнулся, не грубо, но смешливо, - пока, - добавил он скоро.
Лена улыбнулась ему в ответ, но промолчала. Такой у него был юмор, она привыкла, хоть и не сразу.
- Так вот, - вмиг став серьезным, продолжил мужчина, - поговорил я с женщиной одной насчет тебя. Ниной Викторовной звать, - строго сказал он, глядя на Лену снизу вверх. - У нее тут дом стоит, пустует, она сама в город перебралась, к дочке младшей, там и больница рядом, а у нее с почками что-то. А дом-то и остался тут, он хоть маленький, но зато кирпичный и с водопроводом, что у нас, сама понимаешь, редкость, - мужчина покачал головой. - Это ей сын организовал, он у нее в Москве шишка какая-то влиятельная.
Лена изумленно смотрела на Николая, не зная, что сказать. И как благодарить, какие слова подобрать для того, чтобы объяснить, как сильно она признательна. Она не знала.
- А я... не помешаю? – не веря своему счастью, проронила она, с надеждой глядя на начальника.
- Да кому ты там помешаешь? – отмахнулся тот. – Там же не живет никто.
Сглотнув внезапно подступивший к горлу ком, Лена улыбнулась.
- Я с Нинкой поговорил, - продолжил Николай, - она мне разрешила действовать от своего имени. Сказала только, - оглядев Лену с ног до головы, промычал мужчина, - чтобы девка была нормальная. Ну, ты, как я погляжу, вроде, нормальная... так что, жить можно.
- А когда?.. Когда я смогу переехать? – не сдерживая радости, спросила девушка.
- Да хоть сегодня, - каркнул Николай. – Зайдешь ко мне после работы, я тебе ключи отдам и провожу.
- Спасибо вам, - пробормотала Лена, готова я в тот же миг расплакаться от счастья и броситься ему на шею. – Спасибо большое, вы мне очень помогли...
- Да ладно тебе, - сдвинув брови, выдавил из себя Николай, поднимаясь с ящика, на котором сидел. – Ничего я такого и не сделал. Дом даже не мой, чтобы тебе меня благодарить! Как Нинка приедет сюда, вот ее и поблагодаришь. А меня-то зачем? Я-то что? я постороннее лицо, - он отбросил в урну сигарету и скривился. – Вот еще, благодарить меня! – усмехнулся мужчина и, выходя, бросил: - Зайди, не забудь!
Лена не успела ему ничего сказать, он уже скрылся за дверью.
А когда она вернулась за прилавок, Тамара уже, улыбаясь, в чем состоял их разговор.
- Что это, Ленк, - покосилась на нее Тамара, - Иваныч тебе домик организовал?
- Да, - проговорила девушка, - организовал.
- Это он может, - поддакнула женщина, - его тут каждая собака знает. Что он ни попросит, все на помощь бегут, если что надо.
- А ты не бежишь? – осторожно спросила Лена, глядя на нее с подозрением.
Она уже давно заметила, что между Тамарой и Николаем установились какие-то странные отношения. Они вроде бы и не любили друг друга, язвили постоянно, огрызались, но... что-то проскальзывало между ними, какая-то искра, огонек. И в том, как он смотрел на нее, даже в том, как он ей грозил уволить, а она колко отвечала, что пусть только попробует, и хохотала без устали, было нечто... романтичное.
- А мне-то что бежать? – смутившись, проронила Тамара с гордо вскинутым подбородком. – Ну, его!
Да нет, про себя подумала Лена, не «ну». И она пообещала себе выяснить, что между ними не так.
Домик, в который она переехала, Лене очень понравился. Да и как он мог не понравиться? После темной и маленькой магазинной бытовки этот маленький домик в одну комнатку казался Лене шикарным.
Одна большая комната, кухня, комната поменьше, ванная и туалет совместные. Очень мило, тихо, уютно, а, главное, спокойно. Она ощутила это спокойствие сразу же, как только вошла. Оно повеяло на нее теплым воздухом затопленной печки. Несмотря на то, что в доме было проведено отопление, Нина Викторовна, как объяснил девушке Николай, печку ломать не стала. И Лена искренне порадовалась этому.
|
|
|
|
|
19 глава
Середина ноября встретила их первыми сильными морозами, порывистым ветром и снегом. Здесь, в деревне, ждали зиму с большой неохотой, предчувствуя крепкие морозы и грядущее из-за обильного снега бездорожье, а Лена была рада тому, что белоснежная простыня накрыла природу своим очаровательным колдовским покрывалом, в душе восторгаясь, как ребенок. Когда она так радовалась снегу в последний раз?
Наверное, до приезда сюда, в эту далекую и глубокую провинцию, Лена вообще не знала, что значит радоваться, искренне улыбаться, а сейчас, здесь она ощутила в себе эту способность. Оказывается, она не забыла, как это делать, и терять представившуюся ей возможность не стала. Именно здесь, начав дышать полной грудью, она стала улыбаться каждый день. Сначала натянуто, наверное, даже фальшиво, а потом все искреннее, все дружелюбнее, боле открыто, правдиво, наслаждаясь собственной улыбкой и не считая ее запретным наслаждением. Она могла себе это позволить. Ей никто не запрещал, над ней никто не стоял, указывая, как жить, никто не приказывал, никто не советовал. Она сама принимала решения. Она становилась собой. Одна, среди этих незнакомых, чужих, казалось бы, людей, которые за прошедший месяц стали ей настолько близкими, будто она жила с ними бок о бок много лет.
Почему так бывает в жизни? Многие годы, прожитые под одной крышей с любимым, близким, дорогим человеком, способны сделать вас врагами, а всего месяц с теми, кто был незнакомцем и чужаком, сближает вас настолько, будто вы становитесь близкими друзьями?!
Лена не могла этого объяснить, это, наверное, и не поддавалось объяснению. Просто для нее вдруг стало так. Ей стал близок Николай Иванович, ворчливый, грубоватый и жестковатый начальник. Он никогда на нее не кричал, может, боялся, что она расплачется? Всегда ей все доходчиво, цельно и полно разъяснял. Лена стала замечать, что он ее будто опекает, защищая. Старался даже не выражаться при ней матом, а если с языка и срывалось что-то матерное, он тут же извинялся, смущался и выходил, махнув на все рукой.
- У него дочка почти твоего возраста, - объяснила Лене как-то Тамара. – Вот он, наверное, в тебе ее видит.
Дочку Николая Лена никогда не встречала, но подивилась тому, что у дочь он растил один, без жены. Та, как поговаривали в деревне, сбежала от него с каким-то залетным москвичом, да так в деревню и не вернулась. Ветреная была, глупая, бесхарактерная кукушка, бросившая свою малышку на верного мужа. А тот позлился, попереживал, напивался, говорят, до беспамятства, а потом... дочку стал воспитывать. За раз как-то решил, что на нем ответственность лежит, и Марьянку свою он в обиду никому не даст.
Он был золотой души человеком, грубоватым, да, но все-таки честным и справедливым. Никто в деревне про него ничего плохого сказать не мог, всем подскажет, всем поможет. Поворчит, поругается, поколотит, кого надо, но все сделает, как надо. Такой он был человек.
Чуть больше недели Лена провела в коморке внутри магазина, ни на что не жалуясь, и спрашивая у людей, а не сдает ли кто-то в деревне домик или комнатку. Помочь ей никто не мог, свободных домов, пригодных для жилья зимой, которая уже дышала в спину, в деревне не было. А Лена думала о том, что ей придется перебираться из коморки в город, чтобы там снять комнатку, потому что оставаться здесь зимой не представлялось возможным. Но проблема решилась сама собой. Точнее, с участием ее начальника.
Очень многое изменилось, когда Николай Иванович, нашел для нее домик для жилья.
- Слушай-ка, Лена, - сказал ей как-то Николай Иванович, - поди-ка сюда. Тебе ж дом нужен был, да?
Лена удивленно посмотрела на него, вытирая руки о фартук. Поправила съехавший на лоб чепец.
- Да, нужен, - тихо сказала она. – Мне бы хоть маленький, любой!.. – она уже почти не верила в то, что сможет обосноваться в деревне, и собиралась в выходной день ехать на поиски жилья в город.
|
|
|
|
|
Вот они – следы его преступления, так рьяно выступившие в нем в доказательство его вины.
И это не закончится. Никогда не закончится. Эта тяжесть, что сковала сердце железными путами, не пройдет. Ей некуда уходить, она останется с ним навсегда...
Когда вышел из душа, впихнув в себя чашку черного кофе без сахара, подошел к телефону, увидел, что пять раз звонили родители. Он не ответил ни на один из звонков. Просто морально не был готов к тому, чтобы разговаривать с ними. Ответил он лишь на восьмой раз, когда, уставшими глазами вновь увидел на дисплее «Мама».
Волнуется, переживает. А что ему ей сказать? Как все объяснить?! Ведь она начнет спрашивать, что случилось. И что ему ей сказать? Оправдываться или проклинать себя, клеймить позором?.. Он изнасиловал собственную жену, женщину, которая была... чем-то важным, чем-то догорим для него. Чистый ангел, и он испятнал ее своими грязными руками и нелепыми обвинениями.
И сам теперь оказался повинным во всем.
Но отвечать все же пришлось, и Максим тяжело вздохнул, прежде чем ответить на ее звонок.
- Да, мама? – тихо и вымученно выговорил он.
- Максим!? – взволнованно выкрикнула она в трубку. – Что случилось? Почему ты не подходишь к телефону? Где Лена? Я до нее тоже дозвониться не могу! Что там у вас происходит?!
Максим сильно зажмурился и, не чувствуя губ, выдавил из себя:
- Мам, это долгая история...
- Долгая? – удивилась Лидия Максимовна. – Как долгая?! Пять дней назад все было хорошо! – ее голос сошел до гортанного хриплого стона. - Я Лене звонила, она сказала, что у вас все налаживается!.. Как же?..
Лена сказала, что у них все налаживается. Она так сказала... А он?.. Он просто все испортил в одночасье!
Боль пронзила стрелой, руки сжались в кулаки, а на скулах, сдерживая порыв, заходили желваки.
- Мам, - тихо выдавил он из себя, стараясь говорить сдержанно, - давай я приеду и все... объясню? Это не телефонный разговор.
- Что случилось? – надрывным шепотом выговорила та, а потом громче, срываясь: - Что случилось, Максим?! Что ты натворил?!
Его сердце сжимается, в нем бьется его собственная боль, вперемешку с материнской болью, которую он, казалось, тоже чувствует на себе. Она всегда все чувствовала, всегда все знала. И сейчас знает тоже.
- Я солгу, - тихо и спокойно сказал он, - если скажу, что ничего не случилось. Но... это не телефонный разговор, - повторил он более уверенно. – Я приеду к вам... вечером, после работы, и все объясню.
- Где Лена? – с придыханием спросила Лидия. – Что с ней? С ней что-то случилось? Максим, ответь!?
Если бы он знал, Боже, если бы он знал!..
- С ней все в порядке, - проговорил он, а про себя добавил: «Надеюсь». – После работы, мам. Хорошо?
Настойчивость тона его голоса возымела действие.
- Хорошо, - безнадежно выдавила женщина. – Вечером, да? После работы? – уточнила она.
- Да.
Ничего подобного. Ни о какой работе не может быть и речи! У него другие планы.
Как только он попрощался с матерью, то вдруг, спонтанно и неожиданно принял решение. Оно, словно вспышка, взметнулось в его сознании и подожгло фитиль неиспользованных возможностей.
Он не оставит этого. ОН совершил ошибку, значит, ему ее и исправлять.
Начинать нужно было прямо сейчас.
Стремительно одевшись, схватив ключи от машины и, накинув на себя пальто, он решительно выскочил из квартиры, набирая уже знакомый номер.
_________________
|
|
|
|
|
И лишь тишина и завывание ветра вторили его гортанному крику разрушительной силы, которым он убивал себя.
Это отмщение. Ему за то, что сделал. За то, что сотворил с ней, своей женщиной. С тем, что он убивал девять лет подряд. И она не простила ему этого. И уже не простит.
Как странно устроена жизнь.
Она устала от него именно тогда, когда он понял, насколько сильно она ему нужна.
Проснувшись, огляделся, будто дезориентированный в пространстве. А в голове бьется спасительная мысль – а, может, это все ему приснилось?
Но нет, не приснилось. Огляделся. Пустая постель, пустая квартира, не слышно шагов... только мертвые часы на стене мерно тикают, отсчитывая его скорую погибель. Без нее. Ведь ее нигде нет!.. И ничего нет, кроме пустоты и одиночества. И вновь рвется в груди боль, гноится рана, не заживает, умирает...
Все как-то смутно и туманно. Утро. Или уже день? Настойчивые звонки на мобильный и домашний, которые он привычно игнорирует. Серые пятна вместо цветных узоров. Надрывающийся шепот вместо громких голосов. В горле зудит, скрежещет, словно наждаком, - он, наверное, вчера сорвал голос. А в груди – зияющая дыра на том месте, где должно быть сердце.
Стоя под холодными струями воды и глотая их губами, будто пытаясь насытиться, он постепенно и не сразу приходил в себя. Накрывшее с головой воспоминания, терзания, страдания, боль, осуждение убивало его и вынуждало себя ненавидеть.
Ее больше нет. Нет рядом с ним. Не будет сегодня, не будет завтра, вообще никогда не будет.
Он сам прогнал ее. Не словами, но действиями. И она ушла. Она не откликалась на зов, не верила клятвам и обещаниям, она не простила и не приняла. В ней умерла надежда.
Запустив пятерню в мокрые волосы, Максим потянул те на себя, до боли, до скрежета зубов, но не отпустил. Виноват, виноват, виноват!.. Опять било в мозг, разъедало его, травило, выворачивало.
Негодяй, подонок, предатель, преступник! Ты никогда не заслуживал этой женщины. А она за что-то тебя любила. Когда-то – любила, уже – не любит. Она ушла. Ты ее не достоин. Ты способен был лишь на то, чтобы убить в ней себя, растоптать и унизить. Ты не способен был на то, чтобы отдавать ей себя так же, как это делала она. Ты не способен был любить ее. Лелеял в себе обиду, боль, предательство, вину?! Но ни разу не спросил – а как жила вместе со всем этим грузом девять лет она, хрупкая, маленькая, одинокая девочка в бушующем мире страстей и разочарований!? Как она не сломалась под гнетом твоей обиды, как перенесла, как... несмотря ни на что, продолжала любить тебя?!
Прикусив губу до крови, Максим наклонил голову вниз, будто задыхаясь. Легкие словно разрывались.
Она его никогда не простит, и будет права. Он не достоин, он не заслужил.
Но неужели все кончено для них? Сейчас?! Вот так – грубо, грязно, пошло, мерзко?!
Неужели он ничего не сделает для того, чтобы... вернуть?.. нет, он не имеет на это права, но, может быть, ему удастся все ей объяснить?.. Может быть, она согласится его выслушать?.. Ему бы только увидеть ее, хоть раз, поговорить...
Глупец. Наивный глупец! Кого ты обманываешь? Себя?! Ты не сможешь «просто поговорить». Ты всегда берешь или все или ничего. Если ты будешь говорить, то лишь для того, чтобы уговорить ее вернуться. Но она... она не вернется к тебе... такому! Извергу, монстру, насильнику.
Струйка крови, коснувшись языка, обдала рот солоноватым привкусом, и Максим поперхнулся.
|
|
|
|
|
И он не выдержал. У него помутилось сознание. Он никогда не задумывался над тем, что это такое – помутнение. А тогда, когда ощутил его на себя, - понял, осознал, поверил, - возможно. Словно кровавая пелена на овеянное гневом и первобытной яростью лицо, а в глазах безумие, сумасшествие, потерянность, разбитость, неверие, мрак... сплошной мрак. А в ее глазах – будто в насмешку над его чувствами – смех, решительность, неотвратимость, холодность и равнодушие. И где-то там, на заднем плане бытия, который вскоре превратится в главный, - он, соперник, каратель его грехов и ошибок, ее спаситель и избавитель, - от него. Андрей Порошин.
Наверное, в тот момент он и сошел с ума. Не отдавая себе отчета в том, что делает, подчиняясь лишь слепой безудержной маниакальной потребности – завладеть, доказать, привязать, не позволить. И твердить сухими горячими губами – она моя, она моя, она моя... Безумец, скиталец, потерянный человек!..
И уничтожить в тот же миг все, что разрушалось годами. Уничтожить и ее тоже. И себя. Сделать нереальной саму возможности – их будущего вдвоем.
И только тогда, в тот самый миг, когда вся истинность предстает перед глазами во всей своей разрушительной и губительной полноте, осознать, что все кончено. Для нее. А ты...
Ты еще не готов ее отпустить. Ну, как же?.. Как?! И почему, за что?.. Ты искренне не понимаешь. Хотя нет, ты понимаешь, ты это чувствуешь. Уже тогда, когда смотрел в ее пустые безразличные глаза, безжизненные карие глаза и видя в них не только насильника, но и убийц, ты понимаешь – как, и почему, и зачем. Ты все понимаешь. Просто еще не в состоянии сам себе в этом признаться.
А когда остаешься в комнате, в квартире один, наедине с мыслями, рокочущими мошкарой в голове, в душе, в сердце, везде, где только ты есть, ты признаешься себе в том, о чем раньше боялся говорить. Боясь, что твои слова обратятся в действия. И среди гула мощных, разъедающий мозг голосов и фраз, ты слышишь лишь одно слово... Монотонно, с постепенно нарастающей звучностью, накатывающее волной, стихией, громкое и острое, колкое и циничное, слово-отрава для тебя... Виновен!..
Виновен, виновен, виновен...
И тогда осознание не только того, что произошло несколько дней назад, терзает тебя, но и то, что ты творил все прожитые бок о бок с любимой женщиной годы. Как мучил, изводил, вынуждал страдать, кричать от боли и задыхаться от крови вместо воздуха. Как сам целенаправленно, систематично и грязно убивал ее, и все, что в ней жило.
И от осознания свой вины ты начинаешь пить, заливаешься алкоголем, будто тот может тебя спасти, выудить из груди и из сердца ненужные воспоминания, растоптать их, заявить, что их вовсе не было. Но, как назло, ты не забываешь. Ты еще острее ощущаешь все, еще ярче видишь картинки, еще разительнее в голове звучит грубый дерзкий смех твоего греха. Он над тобой смеется. Слышишь?.. Он взял над тобой верх. Он выиграл. А ты – поверженный, убитый, распятый. Герой? Убийца и предатель!
Ты, так боявшийся проиграть, вдруг признаешь... ты пал, скатился вниз, сдался, проиграл.
И гноящиеся раны твоей попранной грешной сущности уже не залечит нежность и непринятая когда-то любовь ангела. Потому что ангела ты убил своими руками. Обрезал крылья и заставил падать с небес вместе с собой, с непонятой, не принятой, безумной любовью внутри истерзанной души. С любовью, для которой в твоем сердце, казалось, не нашлось места. А сейчас... оно разрывается от боли. Потому что теперь оно пусто. Не это ли любовь?.. Когда ты понимаешь, что твое сердце замерло, обездвиженное, пораженное, мертвое, пустое... без нее?! Ведь на месте этой пустоты что-то было... Она. Она была! Любовь. И Лена... А теперь нет обоих. Есть только черная дыра, глубокая не заживающая рана.
И он плевал в ту ночь на условности, на собственные принципы, на запреты и правила, которые уже нарушил неоднократно. И он кричал в глухую ночь, звал ее, взывал к ней, молился, смертный грешник. Но не получал ответа. Она молчала. Тихая, безмолвная, спокойно равнодушная и такая далекая теперь.
|
|
|
|
|
Сейчас он понимал, насколько все было неправильным. Тогда ему казалось, что он должен дать ей время на то, чтобы осознать произошедшее, успокоиться, прийти в себя... Словно бы от этого можно было оправиться!? Но он полагал, что просто не имеет права вмешиваться в ее молчание, нарушать горькое уединение, тревожить ее, беспокоить, надоедать разговорами и объяснениями. Ему казалось, что у него еще будет время на то, чтобы сделать это. Глупец! Где оно теперь, это время? Есть ли оно у тебя?!
Как он посмел так поступить с ней? С ней, с женщиной, которую... должен был боготворить!?
Убил, растоптал, предал. И не сыскать ему прощения за то, что он сделал!
Когда осознал, что она ушла, что бросила его... он не поверил. Да и как он мог поверить? Все в нем противилось этому. Где-то внутри него, громко, отчетливо, надрываясь, кричал внутренний голос, он бился в него отчаянными безумными словами, злыми словами – она ушла, исчезла, бросила, нет ее больше. Но он упрямо не слушал его, рвал, метал, разрывался надвое, но искал объяснения, оправдания, причины, ответы. Но не находил. Их просто не оказалось. Все было слишком просто...
Обзвонил всех Лениных подруг, даже тех, с кем она так или иначе пересекалась когда-то, едва не набил морду Порошину, именно его обвиняя во всех смертных грехах. Аня винила Максима на чем свет стоит, орала и грозилась подать на него в суд, а Порошин... он говорил правду. И эта правда резала его ножами. И только вечером, когда, позвонив родителям и узнав, что Лена и им не сообщила, куда направилась, он, понял, что натворил. Нет, не так, - действительно ПОНЯЛ.
И тогда он напился. Сильно. Почти до беспамятства. Крушил все в доме, бросался вещами, доставал из шкафа ее одежду и вдыхал ее аромат, наслаждаясь каждым мгновением этого маленького счастья. Только оно ему и осталось. Нетронутое и неубитое маленькое наслаждение питаться ее теплотой.
Проснулся он с ощущением того, что мир рухнул. Вокруг полный раздор. Разлад с головой, полнейший. В висках острая едкая боль, в груди – трещина, а вокруг – пустота, окрашенная цветами женской одежды.
Сначала показалось, что все, что произошло вчера, ему приснилось. Ведь не могло это происходить на самом деле? С ним!? И не с ней тоже, не с Леной. Она любила его, она прощала ему все...
И тут в мозг ударило, будто ножом пронзило сердцевину его сущности.
Устала прощать - безвозмездно. Устала любить - безответно. Она просто устала. От него. Или от них. От того ада, в котором они жили все эти годы. Потому и ушла, что устала. Убежала. Не выдержала.
Надорванная пружина, натянувшись до предела, лопнула, взорвалась. А он лишь дал ей толчок.
Ведь она собиралась уйти. Она сама сказала ему об этом. Перед тем, как он... уничтожил ее и себя.
Не это ли разозлило его тогда, вывело из себя? То, что она сказала о том, что все кончено!? Как кончено, почему, за что? С ним покончено?! И как ему с этим жить... без нее? И мысли о Порошине, сжимавшем в объятьях его жену, целовавшим ее губы, которые ему запрещено было даже пальцем касаться, просто убили в ней все человечное и человеческое, что в нем еще, хоть и на кончике ножа, оставалось. И он превратился в зверя, в хищника, на чью собственность покусились. Он превратился во врага для нее. В один миг накинулся на нее, женщину, которая не ожидала от него подобной дерзости, мерзости, пакости, низости, не достойной мужчины! Но он уже не контролировал себя. Его воображение, возбужденное, воспаленное, кровоточащее уже рисовало перед глазами картинки одна страшнее и ужаснее другой. И на них отражается, как в зеркале, - Лена... Порошин... Страстный поцелуй... Сплетенье тел... И их разрыв!
|
|
|
|
|
______________
Он пытался с этим справиться, честно пытался, но не смог. Жить без нее не представлялось ему возможным. Не теперь. А ей... ей уже не представлялось возможным жить рядом с ним.
Он совершил глупость, самую большую, роковую ошибку. Сможет ли он вымолить за нее прощение у женщины, которая устала прощать? Устала терпеть. Устала оставаться рядом. Вопреки всему, даже себе. А он никогда ведь не ценил этого, как данность, как обязанность с ее стороны, принимая нежность и ласку.
Но у ангелов тоже есть предел. Предел возможностей, сил и чувств, та грань, перешагнув которую, лишаешься малейшего шанса на понимание с их стороны. Неужели он перешагнул ту черту, за которой ничего уже не было, только разрушение, тьма, пустота, одиночество?.. Без нее!? Там – не было мира.
Он совершил не просто преступление, но убийство. Он уничтожил женщину, которая его любила, ту, которой он не был достоин. Он совершил предательство. Предательство высшей пробы, тончайшей резьбы и идеальной огранки. И за каждый миг этого предательства, за каждую частичку боли, что поселилась в душе любимой женщины, ему теперь придется расплачиваться годами оставшейся у него жизни. Молить о прощение, умолять, стоя на коленях, взывать и каяться. Но так и не добиться полного очищения своей гнилой, погрязшей во грехе сущности.
Как искупить то, что он совершил? Как назвать это, как обозвать? Как вспоминать обо всем без содрогания и дрожи? Как... можно надеяться на то, что его простит она, когда он сам себя простить не в состоянии!? Не смог сейчас, не сможет и потом. Он никогда не забудет выражения ее лица. Непрощение, боль, обида, разочарование и горечь... Наверное, она не поняла, не осознала сразу, что произошло. Да и он тоже не понял этого. Отчаянная мысль мелькнула в его мыслях... Губительная, отрезвляющая мысль.
Это был крах, это был конец. Полное разрушение и уничтожение.
Та самая грань пройдена, черта осталась позади, и мир самоуничтожается, разлетается на осколки, умирает. Тот прежний мир, в котором их было двое. По одному – но двое. А теперь... Одни. Одинокие, раненые птицы в бушующем море страстей и обид, болезненных воспоминаний и отчуждений.
Как забыть то, что память вновь и вновь изымает из твоего подсознания?
Как смириться с потерей? Как простить самого себя? Как вернуть... любовь?
Он ненавидел себя, да, именно так. И был уверен, что Лена тоже его ненавидит. После произошедшего он не настаивал на разговоре, хотя сейчас, оглядываясь назад, понимал, что им нужно было поговорить. Черт побери, неужели прошлый опыт, былые ошибки, совершенные ими много лет назад, пятнавшие их все девять лет, ничему их не научили?! Почему они вновь не поговорили, как и тогда, девять лет назад? Почему вновь наилучшим выходом из положения посчитали бегство? От себя, от проблем и забот, от дурных воспоминаний и безнадежностей? Неужели... так ничему и не научились? Не поняли, не осознали? Опять – в омут с головой, опять – против ветра, опять – молча и наспех. Опять – ошиблись.
|
|
|
|
|
Лена бегло осмотрела новую знакомую. Высокая, плотная, но не толстая, с темными, почти черными волосами, собранными сзади в конский хвост. Подбородок гордо вздернут, глаза прищурены и изучающе смотрят на нее, пристально, оценивающе. Руки скрещены на груди, а правая нога монотонно отстукивает на полу какой-то ритм. Не слишком дружелюбная улыбка, скорее, дерзкая и вызывающая, чем открытая, растянула ее полные губы, а на лице выражение насмешки и полной расслабленности.
Лена повела плечами, вздрогнув от ее осмотра, и сама отвела взгляд на Николая. А тот поспешил уйти.
- Ну, вы тут познакомьтесь пока, - заявил он, подходя к двери, будто ждал удобного случая сбежать, - а я пойду, бумаги проверю. Да тебя, - кивнул он в сторону Лены, - нужно устроить.
И скрылся в дверях. Лена, не успев слова сказать, осталась одна, наедине с незнакомой, недружелюбно настроенной по отношению к ней женщиной. Обе стояли и молчали, будто не зная, с чего начать разговор. А когда Лена посмотрела на нее, та вдруг, неожиданно для девушки, широко улыбнулась.
- Ты на меня не смотри волком, - усмехнувшись, сказала Тамара, подходя к Лене и рассматривая ту с ног до головы. - У меня принцип: не бить детей, - губы ее иронично скривились. - А ты выглядишь, как маленькая девочка, - улыбнувшись не зло, но с укором, Тамара скрестила руки на груди. – И что же тебя занесло-то сюда, а? Сразу же видно, что городская ты.
Лена пожала плечами. Как бы ей не хотелось ничего объяснять, не хотелось вспоминать, рассказывать.
- Это долгая и... тяжелая история, - пробормотала она, отводя взгляд и хмурясь.
Тамара внимательно на нее посмотрела, а потом спросила проницательно:
- И сколько твоей истории лет? – безразлично пожав плечами, она добавила: - Моей семь было, пока я не выдержала, да и не развелась.
Лена вздрогнула, как удара. Сердце заколотилось в груди, как сумасшедшее, рвано отстукивая избитый ритм обреченности. Наверное, она покраснела, потому что ощутила, что щеки вмиг запылали.
Неужели по ней все можно прочитать?! Неужели окружающим так заметно, что она... сбежала?! Но как, почему, откуда?..
- Так сколько было твоей? – настойчиво повторила Тамара, глядя на девушку сверху вниз.
Лена покачала головой, будто отгоняя от себя мрачные мысли.
- Девять, - проговорила она, тяжело вздохнув. - И я не уверена, что она закончена.
Тамара нахмурилась.
- Что, так плохо все? – с какой-то долей сочувствия осведомилась женщина.
- Смотря как на все посмотреть, - с неохотой выдавила из себя Лена, а потом вдруг настойчиво: - Я бы не хотела об этом говорить. Может быть, займемся делом? – и нервно стиснула руки в замок от нетерпения.
Женщина только хмыкнула, еще раз окинув Лену беглым взглядом.
- Ну, как скажешь, - протянула Тамара, бросив на нее быстрый взгляд. – Пойдем, покажу тебе все.
И Лена послушно потянулась за ней, отчего-то чувствуя, что ее первое впечатление относительно нее, оказалось ошибочным.
_________________
|
|
|
|
|
Было ли странным то, что она слышала ночью? Возможно ли и нужно ли видеть в этом знак? Или знака нет, и она себе все это просто придумала? Она сошла с ума, поэтому и слышит его голос в темноте?! Но зов был так громок, так силен, так отчаян, так… ощутим. Словно горячие руки сомкнулись на ней рваными объятьями, касаясь обнаженной кожи тлеющими угольками, все еще вызывающими в ней боль. Она словно чувствовала... его. Он витал в воздухе, невесомый, но ощутимый, невидимый, но осязаемый. Свой, родной.
Она сошла с ума, поэтому стала подвержена галлюцинациям?!
А если предположить, что ему сейчас так же больно, как и ей, хотя ему по определению не может быть так же больно? И все же, какова вероятность того, что это окажется правдой?..
Лена покачала головой. Нет, этого не может быть.
Но почему же тогда у нее складывало ощущение, что ему плохо?! Она будто чувствовала его боль. Через время, расстояние, пространство. Она читала о подобном в книгах, но никогда в это не верила. А теперь... ей казалось, что она безумна. Такого просто не бывает. А если и бывает, то... не с ней.
И все же, слабое и ранимое ощущение того, что он страдает где-то там, на другом конце страны, плотно прикрыв за собой дверь, затаилось в глубинах сердца, души и сознания. Чтобы потом молча заявить о себе.
Проснувшись, Лена поднялась, аккуратно заправила постель и, приведя себя в порядок, вышла из своей коморки. Отправившись в глубь магазина, попутно искала место, где можно было бы умыться, но, не найдя его, вернулась назад в свою комнатушку. Оставалось ждать прихода хозяина, что она смиренно и делала.
Николай Иванович нагрянул, когда не было еще и семи. Лена услышала, как звякнули засовы, скрип открывающейся двери, а потом, громко выругавшись, в магазин зашел тот, кого она ждала.
Она вздрогнула, когда услышала, что быстрые шаги направились в е сторону, а через минуту дверца в ее комнатушку была распахнута настежь.
- Уже проснулась? – вместо приветствия выговорил Николай Иванович, с неверием и подозрением глядя на нее. - Это хорошо, терпеть не могу лежебок, - поморщившись, заявил он. - Да и проку от них нет.
- Я рано сегодня проснулась, - сказала Лена, поднимаясь с диванчика и подходя к нему. – А где мне можно было бы... умыться? – смущенно спросила она, отчего-то стыдясь подобной откровенности.
Мужчина окинул ее быстрым взглядом, нахмурился, поджал губы.
- А по мне и так хорошо, - пожав плечами, сказал он. – Но раз хочешь, пошли. Отведу тебя, - и вышел из комнаты, даже не проверив, следует ли за ним девушка. Лена последовала. – Скоро Тамарка придет, - так и не повернувшись к ней лицом, бросил Николай, - она никогда не опаздывает. С ней познакомитесь.
- Хорошо, - следуя за ним, проронила Лена.
- Хорошо, хорошо, - задумчиво проговорил тот, видимо погруженный в свои мысли. – Вот, - указал он на раковину с рукомойником. – Здесь можешь привести себя в... – он запнулся, - ну, в общем, давай не долго, чтобы мне не пришлось тебя ждать.
Лена кивнула, а Николай, смерив ее беглым взглядом и тяжело вздохнув, вышел из комнатки.
Когда Лена привела себя в порядок, то поспешила назад, где уже раздавались громкие голоса. Один принадлежал Николаю, а вот второй незнакомке. Очевидно, той, которую хозяин называл Тамарой.
Лена осторожно вышла в комнату, привлекая к себе внимание, и тихо поздоровалась.
- А, это ты, - обернулся к ней Николай, будто чем-то озадаченный и немного взволнованный. – Лена, это Тамара, - кивнул он в сторону застывшей у прилавка женщины, и Лена мгновенно перевела взгляд на нее. – Сменщица твоя, - он посмотрел на Тамару и высказал: - Ты покажи ей тут все, да не обижай, - погрозил он пальцем, - а то я тебя знаю!
Женщина громко и вызывающе фыркнула, скривившись, а Николай вновь нахмурился.
|
|
|
|